Стр. 76 из книги «Имена из архивных папок»

Макаров Александр Александрович (1857–1919), статский советник, прокурор окружного суда (1894–1897)

Выходец из купеческой среды. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Около 20 лет служил на различных судебных должностях в Санкт-Петербурге. В 1889 году прокурор Ревельского окружного суда. В 1897 году прокурор Московского окружного суда. В 1911–1912 годах министр внутренних дел. В 1916 году министр юстиции и генерал-прокурор.

Вот свидетельство о последних неделях жизни А. А. Макарова, одного из его сокамерников, чудом вырвавшегося из большевистского застенка: «…Уже с марта 1919 г. в Бутырскую тюрьму начали свозить из московских лагерей и из других городов видных представителей старого режима и титулованной знати, уцелевших после первой волны массовых расстрелов в сентябре–октябре 1918 года.

К лету 1919 года в Бутырках очутились: министр внутренних дел Макаров…

В огромном большинстве это были старики, опустившиеся, зачастую потерявшие всякий человеческий облик, обовшивевшие, истощенные и изголодавшиеся люди, буквально валившиеся с ног от слабости и всего перенесенного. Они дрожали перед каждым надзирателем, не говоря о высшем начальстве, с чисто животной жадностью набрасывались на пищу, которую им часто отдавали сердобольные соседи и вообще представляли из себя картину такого разложения и такого маразма, что становилось понятным, почему тот нарыв на организме России, который назывался самодержавной бюрократией, так безболезненно и просто прорвался… Все они горячо ненавидели былого «обожаемого монарха»; иные поприличнее просто избегали говорить о своей былой деятельности.

И только один из немногих выгодно отличавшихся, как сохранением своего достоинства, человеческого облика, так и открытым исповедованием монархических идей – был бывший министр внутренних дел и затем юстиции А. А. Макаров. В ненависти и презрении к Николаю II он, впрочем, не отличался от своих товарищей по судьбе; но и это презрение к жалкому, злобному, мелко-мстительному и подозрительному самодержцу Макаров не только не афишировал, но тщательно скрывал от окружающих, и только с людьми, внушавшими ему доверие личной порядочностью, делился штрихами из жизни и бесед с венценосцем.

Очень характерна для его поведения была встреча с Каменевым… Как все «калифы на час», какими себя чувствуют большевики, ему захотелось поглядеть именитых арестантов. Во время наездов в тюрьму чекистов… каждый считал своим долгом громко, в присутствии Макарова, изумиться: «Как, Макаров здесь?! Разве его не расстреляли? Странно!».

Нужно ли говорить, что они по положению своему знали, что Макаров в Бутырках, и обращались к коменданту ещё при входе в тюрьму с просьбой «показать им Макарова и других министров». Эту остроумную «шутку» Каменев, как «культурный» и «либеральный» сановник, счёл долгом завуалировать, но от неё воздержаться не смог. Макаров, прямой как стрела, белый, как лунь, опираясь на палочку, хранил обыкновенно спокойное и полное достоинства молчание в ответ на восклицания палачей. С Каменевым же, непосредственно к нему обратившемуся, он обменялся следующими немногими словами:

– Вы бывший министр внутренних дел Макаров? – начал Каменев участливым голоском.
– Да.
– Вы знаете, что Ваши товарищи по кабинету уже погибли?
– Да.
– Вы, Вы понимаете, что не может быть и речи о Вашем освобождении?
– Я и не прошу Вас ни о чём».

«…Макаров до конца сохранил свою твёрдость. За ним пришли перед самым обедом в 12 часов. На роковые «по городу с вещами» спокойно ответил: «Я давно готов». Медленно, методично сложил свои вещи, отделил все получше для пересылки голодавшей в Петербурге семье, стал прощаться с буквально подавленной его мужеством камерой. Соседи уговорили его написать прощальное письмо домой. У многих стояли слёзы на глазах, даже ожесточённые и грубые чекисты не торопили его, как обычно, и, молча потупившись, стояли у дверей. Макаров присел к столу, всё так же сосредоточенный и ушедший в глубь себя. Заключительные строки его записки были следующие: «За мной пришли, вероятно, на расстрел, иду спокойно, мучительно думать о вас; да хранит вас Господь! Ваш несчастный папа». Видя подавленность и слёзы кругом, он попробовал даже пошутить. Обратился к случайно находящемуся в камере эсеру, предложил ему хоть перед самой смертью выкурить с ним трубку мира. Затем, завернувшись в одеяло (шубу отослал жене), с худшей трубкой в зубах (лучшую тоже отослал), тихо и чинно попрощавшись с соседями, прямой, суровый, спокойный, мерными шагами вышел в коридор, потом мелькнул на дворе, всё такой же спокойный и сосредоточенный, потом выглянул из «комнаты-душ» – место, откуда уводили на расстрел, — и исчез…

Увы, сомневаюсь, чтобы вещи, столь заботливо отобранные Макаровым, дошли до его семьи. От Макарова взял их с обещанием переслать… его сосед по койке Корсак. Слыхал я, что золотые часы, цепочка и медальон судейский, кажется, в Саратове Макарову поднесенный сослуживцами, очутились у провокатора-старосты одиночного корпуса Лейте, а шубу Макарова видели на плечах Корсака ещё в следующую зиму».

Бывшего прокурора Нижегородского окружного суда расстреляли в сентябре 1919 года.